…Потом Сайлас уложил ее на траву. Она была такой хрупкой, такой худой, что он различал под кожей буквально каждую косточку, каждый сустав, каждое изящно изогнутое ребро, и его сердце снова наполнилось любовью.

Ожидая, пока Луис откроет дверь, Айрис нервно теребила косу, перебрасывая ее с плеча на плечо. По коже бежали мурашки, но не от холода. В бледном свете раннего утра воспоминания о прошедшей ночи казались и пугающими, и драгоценными, важными и неважными. Что они скажут друг другу, спрашивала себя Айрис. Многое ли изменилось между ними со вчерашнего дня? Когда-то – не так уж давно! – она впервые стояла перед этими же дверями. Тогда она тоже нервничала, и сейчас Айрис казалось, что она видит отражение прежней себя в темном стекле дверной панели. Стоит ей поднять руку, и она коснется той Айрис, которая только что вырвалась на свободу и полна решимости начать новую жизнь, хотя еще не знает, какой она будет.

Ее рука уже начала подниматься, но тут дверь открылась и перед ней появился Луис – он сосредоточенно хмурился, но его длинные волосы были, как всегда, растрепаны. Коротко улыбнувшись, он жестом пригласил Айрис войти внутрь. Шагнув вперед, она сразу заметила на консольном столике в прихожей разорванное письмо.

Интересно, кто из них заговорит первым?

Все так же в молчании они поднялись наверх. Казалось, весь дом затаил дыхание, а картины на стенах лукаво косятся на нее.

– Я раздумываю над своей новой картиной, – проговорил наконец Луис, когда оба вошли в его студию. Там он отошел к окну и встал к ней спиной, упершись лбом в стекло.

– Да?

– О картине с пастушкой, для которой ты уже позировала. Я хочу сделать ее довольно большой – примерно три на два фута. Возможно, я начну уже сегодня, если только мне удастся отыскать твоего беззубого приятеля.

– Альби?.. – Айрис тоже подошла к окну и бросила взгляд на ссутулившегося бродягу, который сидел на ступеньке заброшенного магазина напротив. А ведь совсем недавно, когда она пыталась заглянуть в магазин сквозь пыльное стекло, там никого не было, мимолетно подумала она.

– Может, послать за ним?

– Пожалуй… – Луис потер шею. – Мне нужно чем-то заняться… Ах, не следовало мне вчера пить!

Айрис опустила взгляд. Что означают эти его последние слова? Сожаление о том, что произошло?..

– Мне тоже.

– Обычно мы не напиваемся, – сказал он. – Но вчера… вчера мне было очень хорошо.

– Мне тоже. – Она подняла голову, и Луис, обернувшись, встретился с ней взглядом. Впрочем, через мгновение оба уже отвернулись, чувствуя какое-то непонятное смущение.

– Как ты думаешь, умер бы я от холода, если бы вчера ночью все-таки полез купаться в этот пруд?

Айрис рассмеялась, отчасти потому, что его предположение действительно показалось ей забавным, отчасти от облегчения. Значит, подумала она, прошедшая ночь все-таки была на самом деле. Она ее не выдумала и не увидела во сне.

– Думаю, да.

– И меня сочли бы самоубийцей, – легко подхватил он. – Меня бы закопали на неосвященном участке кладбища, и никто не принес бы мне на могилу голубые ирисы. – По-прежнему не глядя на нее, Луис просунул палец в прореху на рубашке и принялся теребить расползающиеся нитки. Значит, он тоже нервничает, поняла Айрис и расслабилась еще немного, хотя странное выражение его лица все еще ее смущало. Луис выглядел каким-то… пристыженным, но понять, в чем дело, ей никак не удавалось. Как странно он себя ведет, думала она. Ведь кажется, вчера ничего и не было – они не давали друг другу никаких клятв, никаких обещаний; он даже ни разу ее не поцеловал! Наверное, раньше у него была любовница, к которой он относился достаточно серьезно, – та самая Сильвия, о которой проболтался Россетти. Наверное, это из-за нее, решила она, испытывая какую-то непонятную ревность.

Стараясь отвлечься, Айрис снова поглядела в окно на заброшенную лавку и представила, что она принадлежит им с Роз. Заглянуть внутрь ей так и не удалось, но Айрис была уверена, что лавка достаточно просторна, чтобы там хватило места для двух прилавков и трех полок на каждой из боковых стен. Да, эта старая лавка прекрасно подошла бы для их магазинчика – для «Флоры». Нужно только дочиста отмыть витринные стекла, заменить или выкрасить заново дверь, разложить на прилавках флакончики с духами, вышитые подушечки, мыло с ароматом розовых лепестков и прочие товары…

– Ладно, давай немного поработаем, – сказал Луис. – Думаю, я мог бы писать тебя в саду, если только Джинивер не будет слишком сильно возражать – это ведь ее царство.

***

Отправив на поиски Альби мальчишку-посыльного, который его неплохо знал, они прошли в запущенный сад на заднем дворе. Лужайка была изрыта вомбатой и к тому же густо заросла крапивой, и Луису пришлось воспользоваться тростью, чтобы проложить путь к позеленевшей чаше фонтана с фигурой какого-то чудища в центре. Когда Айрис устроилась на краю чаши, Луис поставил рядом с ней складной стульчик и мольберт и принялся за наброски. Работал он быстро, широкими движениями: взгляд – штрих, взгляд – штрих…

Айрис сидела неподвижно, стараясь не обращать внимания на боль в ногах, которые почти сразу начали затекать. Сохранять одно и то же положение ей было трудно и еще по одной причине: нервное напряжение и возбуждение хотя и ослабели, но все же улеглись еще не до конца, и в голову Айрис сами собой лезли самые странные мысли, а ее лоно отчего-то налилось жаром.

Наконец Луис сделал паузу и поманил ее пальцем.

Айрис потянулась, громко хрустнув плечевыми суставами.

– Взгляни, – предложил он, когда она подошла, и показал ей набросок, сделанный углем и местами растушеванный. Рисунок был не из лучших – кое-где линии были проведены неправильно, и Луис исправил их другими, более жирными. – Видишь, я набросал контур твоего тела не одной непрерывной линией, как предпочитает делать Россетти и остальные, а с помощью чередования света и теней. Обрати внимание на шею – она целиком образована тенями вокруг нее. – Он показал пальцем на рисунок.

– Вижу. – Айрис кивнула.

– А теперь твоя очередь, – сказал Луис, устанавливая на мольберте свежий картон.

– Что мне нарисовать?

– Что хочешь.

Он не предложил ей рисовать себя, а встал позади. Опустившись на стульчик, Айрис взяла в руки угольный карандаш и принялась делать набросок горгульи в центре фонтана, стараясь передать форму ее вытянутого рыла и рогов с помощью теней. Постепенно работа увлекла ее, и она подумала, как приятно покинуть молчаливый дом и оказаться на улице, где веет ветер и поют птицы.

Рисунок, который выходил из-под ее рук, был более уверенным и точным, чем несколько месяцев назад: в нем было меньше линий и четких контуров и больше экспериментов со светотенью. Прижав карандаш к картону плашмя, она крест-накрест заштриховала самую глубокую тень в основании скульптуры и вдруг заметила какую-то птицу, опустившуюся на ветку ближайшего дерева. Птица вертела головкой, охорашивалась, и Айрис подумала, что до сих пор рисовала только мраморную руку (а сейчас – мраморное чудище), рабски копируя мертвые, застывшие формы, создавая что-то наподобие не слишком качественного дагерротипа. Пожалуй, подумала она, даже хорошо, что Джинивер съела ее картину и «Рука» не попала на выставку, не стала ее дебютом. Сейчас Айрис отчетливо чувствовала, что способна на большее. В отличие от картин Луиса, ее наброски не имели сюжета и, отображая лишь «мертвую натуру», не запечатлевали мгновения жизни, имевшие продолжение за пределами полотна. Теперь настала пора двигаться дальше. Тяжеловесная статичность собственных работ перестала удовлетворять Айрис, и она обратила все свое внимание на птицу, пытаясь передать на свободном уголке картона задор ее хохолка, стремительную остроту клюва, непоседливую энергию встопорщенных крыльев. Милле и Луис никогда не писали птиц и животных с натуры, предпочитая покупать чучела, но Айрис это казалось обманом. Что, если попробовать сделать набросок с живой птицы?..